Любовь и Рим [= По воле рока ] - Лора Бекитт

– Что ж, – промолвил Гай, – очевидно, все мы получили то, чего заслуживали.

Ливий почудилось, будто его слова прозвучали слишком беспечно, и эта беспечность была сродни безжалостности.

Они молчали несколько минут, потом Гай внезапно заметил, что Ливия плачет. Ее зеленовато-карие глаза были широко распахнуты и неподвижны, а по лицу струились слезы. Гай нашел ее руку и сжал в своей.

– Все кончено, – сказала Ливия.

– Ничего не может быть кончено. Вот ты, а вот я, мы живы и вместе – хотя бы сейчас.

Он привлек ее к себе и осторожно провел пальцами по обнаженной, нежной коже руки, а потом коснулся губами шеи.

Ливия отстранилась. Теперь ее глаза были сухи.

– Зачем? Мне не нужна ни твоя снисходительность, ни твоя жалость! Если ты думаешь, что…

– Я ничего не думаю! – перебил Гай. Его взгляд стал другим, в нем переливался странный блеск, одновременно тревожный и страстный. – Я просто люблю тебя и хочу до невозможности…

А потом все произошло так стремительно, что у обоих перехватило дыхание. И наслаждение было особенно острым именно от быстроты и внезапности случившегося.

И вот они – обнаженные на песке, и все горячее – кожа, солнце, камни, поцелуи и взгляды. Много лет спустя, вспоминая эти мгновенья, Ливия задавала себе вопрос: случайно ли Гай забыл об осторожности или она сама заставила его сделать это, применив особую, тайную, вечную женскую власть? Возможно, именно тогда у нее возникла мысль удержать возле себя хотя бы какую-то его часть, пусть воплощенную в ком-то другом, и таким образом сделать его своим навсегда? Скорее всего, так. Эта внезапная встреча в многолюдном городе, да еще по пути к Акрополю, в последний день ее пребывания в Афинах и стремительное бурное сближение на берегу моря – все было предопределено, и будущее выстроилось так, как оно должно было выстроиться, пролегло по заранее назначенному пути… Но сейчас она не думала об этом, ей было не до размышлений: Гай поднял ее на руки и понес в воду, в объятия упругих струй, и они лежали на плоском камне, и волны смывали все – и печаль, и тревогу, и боль былой разлуки…

И все-таки Ливия не могла забыть о том, что отныне Гай принадлежит и другой. Таково разрушительное свойство повседневности: человек неминуемо привыкает к тому, что его окружает, прирастает к нему, даже если осознает свое существование как плен, а если нет? Отныне Гай сможет прожить и без нее. И сколь неестественной и дикой ни казалась Ливий предстоящая разлука, она должна и сможет уйти.

…Они выбрались на берег, и все повторилось снова, и потом Ливия медленно стряхивала песок с разгоряченной кожи, а Гай говорил. Он сказал ей много нежных и ласковых слов, но она не слушала: как ни странно, сейчас такие слова не имели значения. Дождавшись, когда он умолкнет, женщина твердо произнесла:

– Возвращайся в Рим, там мы сможем видеться так часто, как захотим. В Риме тоже есть риторские школы. Насчет денег можно не беспокоиться…

Гай не дал ей договорить, быстро приложив пальцы к ее губам.

– Боги помутили твой разум, если ты предлагаешь мне такое, Ливилла! Теперь ты знаешь, где меня найти. Я буду ждать тебя в Афинах. Всегда.

Ливия опустила голову, а потом посмотрела вдаль, на море. Часто ли она сможет приезжать в Грецию? Раз в год, а то и реже. Все остальное время у Гая будет своя жизнь, и он постепенно забудет ее.

Перед тем как тронуться в обратный путь, они снова искупались. У Ливий не было с собою ни гребня, чтобы причесать спутанные и мокрые волосы, ни лишней булавки, чтобы зашпилить приведенную в беспорядок одежду, но это не имело значения, потому что сердце разрывалось на части.

Они добрались до центральных улиц и долго стояли, не в силах расстаться. Оба чувствовали – стоит разойтись в разные стороны, и вновь навалится тяжелое, безмолвное ожидание чего-то могущего перевернуть жизнь. Они знали, что будет: пустые улицы, одинаковые дома, бесцельное движение толпы, эта страшная обыкновенность всего, что их окружает, а настоящая жизнь – лишь в предвкушении счастья, долгом-долгом, почти как вечность.

…Около двух месяцев спустя Ливия сидела в саду своего римского дома и беседовала с Тарсией. День стоял пасмурный, но серое небо казалось высоким из-за пронизывающих его тончайших темных облачков, да еще из-за птиц, тревожно круживших где-то там, в недосягаемых просторах.

Аскония и Карион стояли невдалеке, под деревьями, болтали и смеялись. Русоволосая сероглазая Аскония внешностью и нравом походила на Луция. Спокойная, рассудительная, разумная, она, как и следовало маленькой патрицианке, никогда не зналась с детьми вольноотпущенников и рабов, предпочитая дружить, например, с дочерьми Юлии, и делала исключение разве что для Кариона.

– Я так переживаю за его судьбу, – говорила Тарсия, глядя на старшего из двух своих приемных сыновей. – Он окончил начальную школу и что дальше? Он уже теперь пытается слагать стихи, а по успехам в чтении и письме далеко обогнал своих сверстников. У него нет такого отца, который мог бы обучить его какому-нибудь ремеслу, и я не хочу, чтобы он пополнил число клиентов, живущих подачками с господского стола.

– Он должен продолжить обучение в грамматической, а после – в риторской школе, – уверенно произнесла Ливия. – Все расходы я возьму на себя.

– Дело не только в деньгах, – вздохнула Тарсия. – У него нет имени, которое позволило бы ему учиться в такой школе. Сын вольноотпущенницы и легионера среди сыновей богатых и знатных людей – это невозможно!

– Подожди, – помолчав, сказала Ливия, – придет время, мы что-нибудь придумаем.

– В каком-то смысле я больше спокойна за Элия, – промолвила Тарсия, глядя на сидящего рядом мальчика. Он был наказан за то, что подрался с сыном одной из рабынь Ливии.

С яркими, как летнее небо, озорными глазами, светлыми вихрами и обиженно оттопыренной нижней губой, он казался таким смешным оттого, что постоянно подпрыгивал и дергался в разные стороны, готовый сорваться с места.

– Да, этот не пропадет! – улыбнулась Ливия, потом спросила: – От Элиара есть вести?

– Пока нет. Мы так редко видимся, что, боюсь, он совсем меня забудет.

– Полагаешь, у него есть другая женщина? – осторожно спросила Ливия.

Гречанка усмехнулась:

– Скорее, другие. Как ты думаешь, госпожа, если мы видимся раз в несколько месяцев? А за армией следует толпа таких женщин, как… как настоящая мать Элия!

– И как ты к этому относишься? Тарсия пожала плечами.

– Что я могу поделать! – И прибавила, показав на сидящего рядом мальчика: – Лишь бы он больше не приносил мне вот таких сорванцов!

Женщины невольно засмеялись.

– Я беременна, – вдруг сказала Ливия.

Тарсия внимательно посмотрела на свою госпожу: лицо Ливий в ореоле тщательно уложенных локонов выглядело осунувшимся и бледным, но в широко распахнутых глазах застыло выражение неожиданной страстной силы.